Монахиня Кассия (Т. А. Сенина) — ἡ Κασσία μοναχή

"Религия, предложенная Плифоном, является подлинным выражением того стремления к моральному и политическому возрождению, которое оживляло наиболее значительных мыслителей того времени. Но, тогда как другие "реформаторы" выступали за возврат к евангельским источникам христианства, Плифон не имел никакой веры в действенность этого средства. В то время как христианские предшественники всех времен порицали "недостоинство христиан", чтобы больше превознести "достоинство христианства", интеллектуалу-платонику ничто не могло помешать поставить под подозрение сами принципы, которые исповедовала Церковь. По его мнению, беспорядка в области нравов не бывает без связанного с ним - и являющегося его причиной - беспорядка в области идей. И сравнение с греко-римской античностью, равно как и с исламом, утверждало его в подозрении, что христианство не обладает секретом "добродетели", средством сделать города и отдельных лиц сильными. Вследствие чего именно на саму "христианскую философию", по его мнению, следовало возложить ответственность за современные упадок и кризис.
....
Как некогда Ориген и как, несомненно, среди греков той эпохи Виссарион, многие платоники Италии, Петрарка, Фичино и другие считали, что христианский спиритуализм должен искать союза с Академией, чтобы поддерживать свое влияние на образованные умы. Они полагали, что, посредством некоторых изменений своей догмы, Церковь обретет в платонизме то, из чего можно создавать действенную апологетику против авероистского и эпикурейского материализма.
Плифон не разделяет это мнение. Он дерзко переворачивает вверх дном исходные данные проблемы. Для него материализм достиг такого успеха как раз по причине триумфа христианских концепций, которыми неблагоразумно заменили строго рациональный платоновский спиритуализм. Именно к этому последнему подобает вернуться, отбросив неточности и простонародные мифы и выступая против опасных отклонений аристотелизма. Для философа из Мистры Платон является если не основателем, то, по крайней мере, великим учителем "религии Блага". И без возрождения этой религии, в ее чистоте, в ее первоначальной прямолинейности, нельзя по-настоящему надеяться на моральное или политическое обновление.
Основные догматы этой религии - всеобщий детерминизм, непременная благость Бога и Его всемогущество. Соединенные с догматом о личном бессмертии человека, эти убеждения - единственное солидное основание для морали и для благоденствия государства. В той мере, в какой христианство их тоже исповедует, оно, несомненно, полезно для индивидуумов и для общества. Однако - только лишь в этой самой мере. Ведь оно истощило силу платонизма, считает Плифон, в слепоте своей отбросив политеизм, который был следствием и единственно возможным апологетическим основанием религии Блага, через это сделав нерешаемой опасную проблему Зла, введя произвол в божественное действие и, наконец, проповедуя опасное мнение о действенности молитв верующих и церковных обрядам. Всякая уступка христианским догматам могла бы лишь еще больше подорвать шансы спиритуализма. Короче говоря, Плифон, как и другие реформаторы, тоже хочет вернуться к истокам западной мысли, но только к ее греческим истокам. По его мнению, Возрождение возможно только через пробуждение нравственных сил и освоение духовного наследия эллинизма."

(F. Masai, "Pléthon et le platonisme de Mistra")

на французском
Вкратце сводится к следующему.

Николай Кавасила, проведя год вместе с Григорием Паламой на Афоне, по возвращении в Константинополь в ответ на вопрос Синадина, можно ли достичь совершенства без мирской мудрости, отвечает (1348 г.): люди, имеющие способность достичь мирской мудрости, должны ее реализовать, иначе они будут существами несовершенными; не обладающие мирской мудростью нуждаются в обучении, следовательно, они тоже несовершенны. НК был, возможно, раздражен антиинтеллектуализмом афонских монахов.

Через семь лет, в 1355 г. (т.е. уже после соборной победы паламитов) НК пишет целый трактат "Против тех, кто объявляет тщетной мирскую мудрость", направленный против обскурантизма "Триад" Паламы, чьи аргументы он воспроизводит и опровергает. Возможно это была попытка защиты христианского гуманизма в условиях торжества воинствующего паламизма на официальном уровне.

Сходство.
В "Словах о жизни во Христе" НК приближается к богословию Паламы относительно спасения, роли воплощения, таинств и молитвы. Но все эти темы - не собственно паламитские, они уже были в прежней православной традиции, так что можно сказать, что НК и ГП просто разделяют общецерковную традицию и воспроизводят ее.

Различия.
ГП в "Триадах" утверждает, что полнота духовного опыта доступна лишь монахам-исихастам. НК говорит, что она доступна любому человеку при любом образе жизни.
ГП утверждает, что видение света исихастами это слава будущего века. НК говорит, что совершенное созерцание в нынешнем веке невозможно, и жизнь этого века по отношению к будущему подобно жизни эмбриона в утробе, который не имеет никакого понятия о той жизни, для которой растет.
ГП призывает монахов довольствоваться христианской традицией. НК рисует образ православного человека, питающегося античной культурой и открытого латинской традиции.

Посему трудно видеть в НК верного ученика Паламы, хотя они и разделяли многие пункты православной традиции. НК ничего не пишет о вопросе фаворского света и о теме сущности и энергий.
Во время исихастских споров к НК обращались обе стороны, но нет сведений, что он поддержал какую-либо из них, по-видимому, не желая вмешиваться в эту драку.
Хотя он защищал Паламу от нападок Григоры и даже написал канон в честь ГП в 1368 г., он, очевидно, не поддерживал полностью паламитский ригоризм. Скорее, он дорожил личными связями и дружбой с людьми из разных лагерей (в т.ч. дружил с Дмитрием Кидонисом), чем принадлежностью к той или иной партии.
Так что он не был ни паламитом, ни антипаламитом, его заботило не видение света какими-то монахами, а жизнь во Христе для всех.

Что благочестивого в том, чтобы хвалить боящихся землетрясений и ударов молний? [наезд на Аристотеля] Ведь необходимо, чтобы боящийся чего бы то ни было считал это плохим, иначе он не стал бы бояться: в самом деле, никто, конечно же, не боится того, что не считает злом. Но какое благочестие в том, чтобы считать злом землетрясения и молнии, для которых Бог установил возникать таким образом? Да и вообще, если кто-либо не считает, что Бог определил наше благо в нашей бессмертной части, а деяния, касающиеся этой смертной части и относящиеся к смертному, предписал как некую подобающую нам службу, которую мы несем в этой вселенной, желая создать из нас и из нашего рода некое смешение бессмертного и смертного, сочтя это полезным для совершенства вселенной, — ведь «Он создал не целое ради части, а часть ради целого» [Платон, "Законы"], с одной стороны, предвидя полезное для части насколько возможно, а с другой стороны, устраивая каждую часть преимущественно на пользу целого, — если кто-либо не считает, что это так, каким образом он может сохранить благочестие? И как человек может стать счастливым, если вечно будет трястись от страха перед землетрясениями и молниями?
(Плифон, "По поводу защиты Аристотеля Схоларием")

Что называется, хрен вам, а не антропоцентризм. Зато "скрепа мира".

Кстати, понятно, почему Палама так грубо оклеветал Плотина в инцесте - чтоб доверчивые читатели уж точно никогда им не заинтересовались. А философ-то, согласно его жизнеописанию, вел не только весьма аскетическую жизнь, но был прозорлив, "благ, добр, в высшей степени кроток и сладостен", с душой "бодрственной и чистой, всегда устремленной к божественному, куда влекла его всецелая любовь", и далее Порфирий пишет:

Так божественному этому мужу, столько раз устремлявшемуся мыслью к первому и высшему богу по той стезе, которую Платон указал нам в "Пире", являлся сам этот бог, ни облика, ни вида не имеющий, свыше мысли и всего мысленного возносящийся, тот бог, к которому и я, Порфирий, единственный раз на шестьдесят восьмом своем году приблизился и воссоединился. Плотин близок был этой цели – ибо сближение и воссоединение с всеобщим богом есть для нас предельная цель: за время нашей с ним близости он четырежды достигал этой цели, не внешней пользуясь силой, а внутренней и неизреченной.

Что называется, привет исихастам.

Евагрия осудили как еретика, а его сочинения приписали разным святым и веками пользовались, как свидетельствами молитвенной и мистической практики православных святых. Евагрий под разными святыми масками - любимый автор Паламы. Вместе с Дионисием Ареопагитом, Макарием Египетским и Максимом Исповедником. При этом Ареопагит это Петр Ивир, монофизит и неоплатоник (и не будь иже во святых отца нашего Прокла Диадоха, не было бы у нас никакого Корпуса Ареопагитик). А Макарий это Симеон Месопотамский, личность фактически неизвестная, но писания его очень любили мессалиане (хотя сам он, по-видимому, таковым не был, шествуя "царским путем"). Только Максим и остается из чисто православных, и то последующие православные его не жаловали, к 10-11 вв. чуть вообще не позабыли.

Такое ощущение, что это такое православное ноу-хау - записать кого-нибудь умного и мистичного в еретики и язычники, заанафематить и пр., а все его сочинения присвоить, перелопатить слегка, а то и вовсе взять как есть, приписать кому-нибудь мертвому, но "правоверному" и стричь дивиденды. Красиво, чо.

мой доклад на конфе три дня назад
(на конфе я его сокращала, а это более пространная версия)